Закован в доспех огнезарный, с осанкой надменной,
Скакал   Индраджит   в   колеснице   с   чеканкой   отменной.

В нее четверней впряжены были черные кони.
Тугие поводья возничему терли ладони.

Свои смертоносные стрелы, что жаждали крови,
И меч обнаженный держал Индраджит наготове.

А сын Дашаратхи сидел на хребте Ханумана,
Блистая, как солнце, всплывающее из тумана.

Не хуже противника, он изготовился к бою,
Ему надоел Индраджит со своей похвальбою.

Ответил он:  «Быть невидимкой в сраженье — коварство!
Бойца недостойно бесчестное это штукарство.

Глупец  и  хвастун!   Убивать  из  укрытья — постыдно:
Ты целишься чуть не в упор, а тебя и не видно!

Но я не бахвал и другого хулить не любитель:
Сегодня столкну тебя молча в Кританты обитель!»

Царевич Айодхьи исполнился бранного духа.
Взяв лук, тетиву оттянул он до самого уха,

Прицелился,   низким   фиглярством   врага   не   дурача,
И спрянули с лука пять стрел огненосных нарача.

И, воздух прорезав со свистом, они замолчали:
Пять солнца лучей из груди Индраджига торчали!

Три  острых  стрелы,  должником  не  желая  остаться,
Метнул Индраджит, чтобы с лютым врагом расквитаться.

Два  льва   разъяренных  терзали  свирепо  друг друга.
Безмерно была велика Индраджита натуга,
Притом у него оказалась пробита кольчуга.

Но   Раваны  сын с  удальцом, порожденным   Сумитрой,
Схватились, как яростный Бала с неистовым Вритрой.

Не  так ли планета  с  планетою,  в  грозном скольженье
Сближаются  в  бездне  небесной,  вступая  в  сраженье?

И демон коварный с потомком великого рода
Боролся, не видя их длительной схватки исхода.

Однако,  на  бледность  ланит  Индраджитовых  глядя,
Вибхишана молвил — его рассудительный дядя:

«Уже заострились черты Индраджита, как бритва!
Победою Лакшманы вскоре закончится битва».

То пяткой златой, то златым черешком обознача
Свой путь, проносились обильные стрелы нарача.

Но длили могучие лучники единоборство,
Являя отвагу, движений красу и проворство.

Борителям стойким ущерб наносили телесный
Свирепые стрелы, что купол затмили небесный.

И тем устрашительней был в омраченной лазури
Их шум  непрестанный,  как рев  нарастающей  бури.

И  с  куши  охапками  сходны,  что  в  пламень  алтарный
Бросают, лежали нарача горой огнезарной.

Стояли воителей двое, владеющих луком,
Изранив друг друга, пурпурным подобны киншукам

Иль,  в  огненно-красном  цветенье,  деревьям  шалмали,
Что к синему небу прямые стволы поднимали.

Не меньше, чем царь небожителей великодарный,
Был горд Индраджит колесницей своей златозарной

И черных коней четверней, что упряжкой златою
Сверкали и встречных дивили своей красотою.

Но острые стрелы в четверку коней одномастных
Пускает потомок Айодхьи царей многовластных.

Затем достает он блистающее полукружье,
Что в битве врагов сокрушает, как Индры оружье.

Такой «полумесяц», отточенный остро на диво,
Сажают на древко стрелы, оперенной красиво,

Гудящей, как будто воитель могучей десницей
Метнул в супротивника латной своей рукавицей.

И Лакшмана этой двурогой стрелой обезглавил
Возничего, что колесницею вражеской правил.

Сын Раваны, не убоявшись такого невзгодья,
Мгновенно хватает упавшие наземь поводья

И правит коней четверней, как его колесничий,
Что сделался грозного Ямы внезапной добычей.

Но сын Дашаратхи отважный, в боях наторелый,
В  коней  Индраджитовых  шлет  златоострые  стрелы.

Поскольку для лучника  вожжи  в сраженье — помеха,
Сын Раваны сник и не чаял добиться успеха.
И, глядя на них, обезьян разбирала потеха.

Меж тем главари обезьяньи — их было четыре! —
На  черных  коней   Индраджита,   прекраснейших в мире,

Вскочили, а весом они были с добрую гору,
Да кони изранены стрелами были в ту пору.

И дух испустила, не выдержав этой напасти,
Четверка лихих скакунов одинаковой масти.

Могучему Лакшмане, Рагхавы младшему брату,
Настала пора обратиться к стреле Шатакрату,

Дабы громоносного бога оружьем победным
Навеки расправиться с этим врагом боговредным,

Как Великодарный, что, средства иные отринув,
Стрелой огнезарной в бою сокрушил исполинов.

Врагов  истребивший  Держатель  стрелы  громоносной
Умчался стремглав па своей колеснице двухосной,

По небу влекомой конями караковой масти,
А недруги Индры остались у Ямы во власти:
Оружье ужасное их разорвало на части.

И Лакшмана, гибель готовя теперь супостату,
Свое благомудрое слово сказал Шатакрату:

«Коль  скоро,   стрелы   громовой  всемогущий   Владетель,
Великого Рамы безмерна и впрямь добродетель,
Коль скоро царевич Айодхьи — герой богоравный —

Убей Индраджита, о Васава великославный!
Да будет оружьем твоим уничтожен Злонравный».

И Лакшмана вмиг, тетиву оттянувши до уха,
Стрелу посылает, чей грохот ужасен для слуха!

Стрела эта, пущена в цель, не проносится мимо:
Оружье царя небожителей неотвратимо.

С   прекрасным   челом,   огнеблещущим   шлемом   покрыта,
В  алмазных  серьгах,  покатилась  глава  Индраджита

Как шар золотой и на землю упала со стуком,
И рухнуло тело в доспехах со сломанным луком.

Начинается новая страшная битва. Вот уже и Хануман распростерся на земле, поверженный грозной дланью Раваны; гигантское копье повелителя ракшасов поражает отважного Сугриву, царя обезьян; дивный зодчий Нила ранен стрелой повелителя Ланки, он шатается и отступает. Лакшмана осыпает могучего врага тучей стрел, но тот улучает мгновенье и посылает в голову сына Сумитры стрелу, дарованную ему некогда самим Брахмой. Лакшмана падает в потоках собственной крови. Но перед этим успевает пронзить грудь Раваны тремя стрелами. Царь ракшасов взревев от боли, пронзает Лакшману чудовищной величины копьем. Но в этот миг Хануман, оправившийся от удара, встает и страшным ударом кулака сбивает с ног похитителя Ситы. Затем он выносит Лакшману из битвы.